Фиксация на желании быть «номером один» провоцирует конфронтацию со стороны стран с крупной экономикой, которые мечтают догнать и перегнать США
Глобализация объединяет мир благодаря передвижению людей, вещей, идей, денег и многого другого. Однако рассуждения о глобализации стали вызывать раздоры: противоречащие друг другу оценки этого процесса начали раскалывать глобализированный мир.
Страны со средним доходами (так называемые страны с новой рыночной экономикой) по-прежнему изо всех сил стремятся выходить на мировые рынки и полны динамизма, который опирается на глобализацию. Многие страны с низкими доходами видят для себя возможность совершить скачок к процветанию благодаря новым технологиям. Однако богатый мир, как правило, недоволен сложившимся положением дел. В зрелых индустриальных обществах, например в США, саму идею глобализации встречают с подозрением — или даже с возмущением. В соответствии с этими настроениями председатель и гендиректор компании BlackRock Ларри Финк в прошлом году наделал много шума, объявив о конце глобализации, а политики западных стран начали восхвалять «френдшоринг» (перенос производства в дружественные страны) и другие формы разрыва с Китаем.
Большинство этих высказываний представляются новыми вариантами старой мантры: остановите мир, я хочу выйти. Но, несмотря на силу рассуждений о глобальной фрагментации, они не соответствуют реальности. Концепция деглобализации может и популярна в политических речах, но она не подтверждается статистикой. Продолжают увеличиваться объемы не только мировой торговли, но и торговли между США и Китаем. Объемы коммуникаций через интернет и потоков данных растут экспоненциальными темпами, а после завершения пандемии люди вновь начали ездить за рубеж.
Нынешние дискуссии о глобализации стали столь острыми из-за недовольства богатых стран. Поскольку привлекательность глобализации снижается, появился соблазн рассматривать мировую экономику как игру с нулевой суммой: если вы выигрываете, значит я проигрываю; но, если я смогу гарантировать ваш проигрыш, то я выиграю. Отсюда американская стратегия, нацеленная на сохранение технологического превосходства над Китаем, в частности на лишение этой страны доступа к самым современным полупроводникам. Даже глобально мыслящие интеллектуалы, которые поддерживают идею конкуренции, сегодня утверждают, что в этой гонке США могут победить.
Фиксация на желании быть «номером один», естественно, провоцирует в ответ конфронтацию, особенно со стороны других стран с крупной экономикой, которые мечтают догнать и перегнать США. Веря в то, что США сделают что угодно, лишь бы Китай не стал «номером один», китайские власти тоже выбирают риторику игры с нулевой суммой. Дипломаты перестают быть дипломатичными и превращаются в рычащих «боевых волков».
Кроме того, хотя Китай традиционно не участвует в альянсах, ощущение, что он находится в опасности, вынудило его развивать более тесные связи с Россией — еще одной страной с ядерным оружием и антизападной позицией. В нынешнем контексте тесные отношения с Россией выглядят как сильный способ подкрепить собственную заявку Китая на глобальное господство.
В результате рассуждения о «разводе» с Китаем создают эффект йо-йо: и Америка, и Китай пытаются отстраниться друг от друга, но тут же понимают, что до сих пор сильно зависят от глобализированной экономики — и от друг друга. Подняв в прошлом году шум свои призывом к френдшорингу, министр финансов США Джанет Йеллен (а также советник по национальной безопасности Джейк Салливан) сейчас немного дали задний ход, пытаясь наладить вновь нарушенные процессы взаимодействия.
Тем временем в Индии наблюдается мягкая версия того же самого недовольства. Индийцы ценят силу своих экономических и личных связей с США и видят в них фундамент для эффективного развития, однако их беспокоят мотивы Запада.
В Индии, как и в большинстве других развивающихся стран, подобное мнение объясняется антиколониализмом (или деколонизацией). Глобализация превратилась в форму мести за имперские злодеяния, а попытки богатых, бывших колониальных держав расколоть или остановить глобализацию воспринимаются как новая версия старого колониального ига. Битва за будущее глобализации оказалась столкновением из-за исторического наследия.
Разногласия по поводу того, является глобализация хорошей или плохой, серьезно затрудняют управление ею. Старые институты, которые были созданы для координации политики, испытывают сильное напряжение. Всемирная торговая организация ослабла десять лет назад после провала Дохийского раунда переговоров о дальнейшем снижении глобальных торговых барьеров, а затем Дональд Трамп добавил соли в ее раны своей агрессивно националистической торговой политикой. И хотя Всемирный банк и Международный валютный фонд по-прежнему жизненно важны, сегодня им приходится работать с множеством новых, меньших, узко ориентированных организаций международного сотрудничества.
На рубеже столетия политики и экономисты спорили о том, не следует ли МВФ превратиться в международного кредитора последней инстанции. А затем случился финансовый кризис 2008 года, когда МВФ решил позиционировать себя в качестве части структуры, включающей региональные организации и альтернативные механизмы, которые создавали Китай и Европа (Чиангмайская инициатива 2000, Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, Европейский стабилизационный механизм и так далее). Сегодня управление международными деньгами предполагает координацию плотной сети региональных органов. Решение этой задачи требует эффективных коммуникаций, но необходимому диалогу зачастую мешают и препятствуют споры по поводу риторической и политической значимости глобализации.
Есть ли выход из этого тупика? Можем ли мы избавиться от подозрений, мешающих более активному глобальному сотрудничеству? Есть одно предварительное условие: каждый должен понять, что сочетание новых технологий и расширенных взаимосвязей создает фундаментально неизвестные (и следовательно, неконтролируемые) последствия. Никто никогда не сможет с точностью предсказать, какая страна в итоге станет номером один.
Связанные между собой процессы глобализации и технологических изменений легко могут завести мир в ловушку. И дело не только в том, что результаты неизвестны. Сама неопределенность парализует. И поэтому задача правительства заключается в том, чтобы гарантировать некую определенность. Чем эффективней оно это делает, тем меньше будет причин для появления подозрительности, а мир будут меньше раскалывать тревоги по поводу возможного «выигрыша» или «поражения».
